КВИР - Павсаний

Павсаний

- Панцирь тоже сними. Больно колючий, - одобрил царь. - И наколенники. А теперь иди сюда, цыпочка!
Уже предчувствуя, что произойдет, он шагнул навстречу царю, словно бы навстречу судьбе...

Вопли ликования огласили амфитеатр. Жители Эгея, древней столицы Македонии, а так же гости со всех концов Греции приветствовали свадебный кортеж.
Сначала из сводчатого прохода, ведущего к театру, появились новобрачные: царь Эпира и его невеста Клеопатра, дочь Филиппа Македонского; раздались радостные вскрики. Затем более громкие приветствия встретили Олимпиаду в золотых украшениях и Александра в зелёной тунике, на которой пылали его рыжие волосы. Проходя под длинным мрачным сводом, они узнали Павсания в командирских латах, который отдавал приказания охранникам, стоявшим через каждые пять шагов вдоль стены; он казался спокойным и всецело занятым служебными обязанностями. Последовала довольно долгая пауза. В рядах зрителей все головы были повернуты к одной точке. Солдаты подтянулись, звякнув оружием. Музыканты ожидали знака распорядителя игр.
Царь Македонии, гегемон эллинов, вошел в каменный коридор. Шаги его золочёных сандалий гулко отдавались под темными сводами. Он еще не знал, что каждый шаг приближает его к неминуемой развязке.
Примерно в середине коридора в тени колонны поджидал его Павсаний, сжимающий в руке длинный персидский кинжал. Видя силуэт приближающегося царя и слыша гулкий звук его шагов, он невольно возвращался к событиям, соединившим его с Филиппом узами судьбы, разорвать которые может только смерть...

...В тот вечер он стоял на карауле у царской палатки. Филипп был по обыкновению пьян и горланил песни. Вино облегчало ему боль, гнездившуюся в раненом бедре.
- Эй, кто-нибудь! - раздалось из палатки. - Сюда! Поднимите меня. Царь хочет... царь хочет... сс. . . ть.
Исполнять такие просьбы не входило в задачу караульных, на то были рабы. Но час поздний, а Филипп проявляет настойчивость. Здорово, видно, его разобрало. Пришлось бросить жребий - кому идти. Монета упала Филипповой рожей кверху. Оставив копье напарнику, он нехотя поплелся к царю.
Филиппа пришлось поднимать с пола: он пытался встать самостоятельно и перевернул складную походную кровать. Поддерживая пьяную тушу, он повел монарха в ближайшие кусты.
Когда они возвращались, напарник встретил его непристойным жестом и ехидной ухмылкой. Похоже завтра он станет предметом едких шуточек товарищей.
Он помог царю улечься и хотел было уйти, как вдруг почувствовал, что царь ухватил его за руку и резко дернул к себе; он даже вскрикнул, скорее от неожиданности, чем от боли.
- У, какие мы нежные, - проурчал Филипп.
Он почувствовал, как шершавая ладонь царя погладила его руку - до самого плеча.
- Какая у тебя мягкая рука. Ты будто не солдат, а девчонка. А всё остальное у тебя... тоже такое гладкое, а?
Не зная, что сказать, он уставился на царя непонимающим взглядом. Ему было неловко сидеть на краю кровати в неудобной позе и царь заметил это.
- Присядь, я хочу поговорить с тобою. Тебе сколько лет? Откуда ты родом?
Отвечая, он почувствовал, что рука царя поглаживает его ногу. Это смутило его, и он сбился.
- Ну, ну, цыпочка, не смущайся. Вижу, ты не привык разговаривать с царями, а? Дай-ка я тебя поближе рассмотрю.
Филипп придвинул к себе светильник и, схватив вспотевшей ладонью его лицо, притянул к себе.
- Восемнадцать, говоришь? - пробормотал он, разглядывая своего пленника.
Острые края панциря врезались царю в живот и он поморщился.
- А ты знаешь, что, входя к царю, следует оставлять оружие?
- Да, государь.
- Ну?
Павсаний отстегнул пояс, одерживающий меч и кинжал.
- Панцирь тоже сними. Больно колючий, - одобрил царь. - И наколенники. А теперь иди сюда, цыпочка!
Уже предчувствуя, что произойдет, он шагнул навстречу царю, словно бы навстречу судьбе...

Афинские вожди, перед которыми Филипп пыжился показать свою благовоспитанность, удалились, и теперь он уж оторвется "на всю катушку". С ним остались только ближайшие соратники - те, которые выиграли для него эту битву при Херонее.
Павсанию лестно было находиться среди покрывших себя славой (да с них и кровь-то еще не успели смыть!) военачальников, но он знал, что когда уйдут и они, только он, да еще любимый царский собутыльник Аттал останутся с царем.
Так и случилось. Посадив его на колени, Филипп слюнявыми губами целовал его взасос, ощупывая жадной рукой его прелести. Военачальники, увидев, что царь потерял к ним интерес, удалились. Но Филипп, видимо, слишком устал: его могучий конь не вставал на дыбы.
Хватив трофейный золотой кубок об пол так, что тот погнулся, он повелел: "Хочу видеть!"
Подставив ему свои плечи, Павсаний и Аттал повели его на поле брани.
Приближался рассвет, но было еще темновато, пришлось взять с собой слуг с фонарями.
Воздух был напоен запахом крови и смерти, все вокруг было усеяно трупами. Казалось, что этот запах возбуждает царя, который весь напрягся, как лев над падалью.
- Самый лучший аромат - это запах убитого врага, - глубокомысленно изрек он, и, сняв вдруг золоченую сандалию, кинул её в лицо одному из поверженных афинян. За ней последовала и вторая сандалия, и босой Филипп, царь Македонии, а ныне - повелитель всей Греции, пустился в безумную пляску на трупах павших воинов, меся ногами кровавую грязь, точно виноградарь, выжимающий сок.
Вид кровавых тел, отрубленных рук, вылезших из орбит глаз, пробитых грудей - всей этой кровавой бойни - вызывал у него приступы радостного смеха. Устав, он помочился на труп и, обняв Павсания за шею, поспешил к своей палатке.
Теперь его конь был в порядке. Нетерпеливою рукой он повалил своего спутника навзничь на мягкий ковер и разорвал на нем красивую одежду - вчерашний подарок.
Юноша поморщился, когда грубые руки Филиппа стали терзать и щипать его тело, затем волосатая туша опустилась на него. Руки Филиппа развели в стороны его мягкие бёдра и могучий царский уд уперся в промежность.
Он успел заметить, что полог палатки на мгновение откинулся и в нем показалось лицо Аттала. Удивленно присвистнув, Аттал поспешил задернуть полог...

Шаги царя становились всё громче. Павсанию показалось даже, что он уже слышит, как стучит филиппово сердце, но он сообразил, что не может этого слышать, должно быть это бухает его собственное. "Иди сюда, негодяй, - подумал Павсаний, - сейчас ты заплатишь мне за всё!". А память всё возвращала его в тот роковой день, который предрешил его судьбу.

В тот день он очень удивился, получив приглашение от Аттала. Чего хочет этот проходимец? Ведь ничего не осталось от былой дружбы. Выдав свою дочь Клеопатру замуж за Филиппа, Аттал стал надменным вельможей, вторым человеком в государстве. А Павсаний... Женившись на молоденькой девушке, царь совсем охладел к нему, перестал приглашать его к себе по ночам. Как бы в насмешку Павсаний должен был нести караул у брачных покоев "молодых". Да что говорить, ведь Филипп и сына своего Александра прогнал в ссылку вместе с матерью его Олимпиадой, первой своей женой. Аттал похвалялся, что скоро станет дедом нового Филиппова наследника!
Между ними не раз за последнее время пробегала кошка. То ли Аттал ревновал к нему своего новоиспеченного зятя, то ли боялся, что взбалмошный Филипп вновь обратит свою любовь к красивому телохранителю. И вот, приглашает отужинать с ним. Может быть, хочет примирения?
В доме Аттала было много гостей, слышались звуки флейты. Царский тесть старался показать себя любезным хозяином. То и дело сам подливал Павсанию вина, пока у того голова не пошла кругом: юноша был не особо силён по части выпивки. Захмелев, он болтал о чем-то с соседями, как вдруг обнаружил, что все смотрят в его сторону. Мгновение спустя чьи-то сильные руки подхватили его с места. Оглянувшись, он увидел, что конюхи и слуги Аттала, заломив руки, совлекают с него одежду. Какое сопротивление юноша мог оказать этим здоровенным мужланам, привычным к физическому труду?
Они раздели его донага - на виду у всех! - и привязали ничком к ложу, на котором он только что возлежал. Поискав взглядом хозяина дома, он увидел, что Аттал вместе со своими приспешниками веселится, подзадоривая своих слуг.
- А теперь сделайте ему, как он любит! - крикнул Аттал и кто-то, пропахший лошадиным потом, взгромоздился на него, задрав кожаный передник. Слезы брызнули из глаз несчастного юноши, когда подлый раб вонзил в него свой наконечник и заерзал на нем под улюлюканье Атталовых гостей. Он кончил довольно скоро, но на его место тут же влез другой, толстый и потный.
Их было четверо, этих негодяев, и все они под крики пьяных зрителей впрыснули в него, как в какую-то клоаку, свое рабское семя.
После этого ужасающего унижения Павсания развязали и выбросили на улицу, сунув ему в руки одежду.
Истерзанный и весь в слезах, Павсаний кинулся к царю, прося покарать Аттала, чтобы смыть нанесенное ему гнусное оскорбление. Неужели Филипп может смотреть, что тело, которое он прежде любил, было отдано на поругание конюхам? Разве он не чувствует, что оскорбление причинено и ему?
Но Филипп, только что вышедший из спальни Клеопатры, лишь посмеялся происшедшему. Бросив Павсанию кошелек, полный золота и пообещав сделать его начальником телохранителей, он посчитал, что достаточно утешил бывшего фаворита. С этого момента Павсаний возненавидел Филиппа даже больше, чем Аттала, ведь предательство друга больнее, чем подлость врага.

Среди всеобщих насмешек пожалела несчастного юношу только Олимпиада, на себе познавшая неблагодарность и жестокость Филиппа. Принял его и Александр, отвергнутый наследник македонского трона. Оба юноши были примерно одного возраста, оба участвовали в сражениях, так что у них нашлось много общего. Как-то незаметно их дружба переросла в более глубокое чувство. Стараясь утешить несчастного, Александр заключил его в объятия, но, вместо жалости, почувствовал острое влечение, встретившее ответный отклик в податливом теле Павсания... Только после этого смогли они доверить друг другу свои сокровенные мысли, которые, если бы их вызнали царские соглядатаи, без сомнения стоили бы им головы.
Когда Павсаний, сжигаемый жаждой мести, спросил Александра, что он должен сделать, чтобы смыть с себя оскорбление, Александр произнес стих Еврипида из трагедии о Медее: "Всем отомстить - отцу, невесте, жениху", имея в виду Аттала, Клеопатру и Филиппа.

"Всем отомстить! Отомстить? " - шептали губы Павсания. Он уже ощущал хриплое дыхание Филиппа, слышал запах вина, который распространяла вокруг себя его туша. Его шаги...
С хладнокровием человека, решившегося идти до конца, Павсаний вышел из-за колонны.
- А, это ты, сынок, - забормотал испуганный Филипп, - ты постарался сегодня. Я скажу, чтобы тебе прибавили жалованья.
- Я уже сыт по горло твоими благодеяниями, государь. Я пришел, чтобы вернуть тебе долги. Сейчас ты умрешь, негодяй!
Филипп пытался позвать на помощь, но голос изменил ему. "Измена! Стража! Стража!" - раздавалось его булькающее шипение.
- Я твоя стража, царь. Постарайся предстать перед богами достойно.
В сумраке перехода блеснул кинжал - это было последнее, что увидел царь Филипп.
Зрители, находившиеся на трибунах, приняли раздавшиеся из-под сводов галереи звуки за приветствия, и амфитеатр разразился радостными кликами и пожеланиями долгой жизни тому, кто только что скончался. Но тотчас же всеобщее ликование сменилось воплями ужаса.
Филипп не вышел из другого конца коридора. В сводчатом проходе лежало тело царя, уткнувшееся бородой в пыль; его туника на уровне сердца была окрашена в ярко-красный цвет и пористые камни впитывали его кровь. Во время падения налобная повязка соскочила, открыв старую рану, нанесенную Амоном.
Как было условлено, оседланная лошадь ждала Павсания у стены театра. Когда убийство было обнаружено и несколько солдат охраны кинулись за ним, он уже успел вскочить в седло и пуститься галопом, но налетел на низкорастущую ветку дерева, которую не заметил; она ударила его с размаху в грудь, и он покатился по земле. Прежде чем оглушенный падением Павсаний успел подняться, преследователи навалились на него, и несколько мечей пронзили его тело.
Смерть Филиппа заставила повернуться скрипучее колесо истории. Царем Македонии стал Александр, будущий покоритель Ойкумены. По его приказу был казнен пытавшийся поднять мятеж Аттал, а дочь его Клеопатра покончила с собой вместе с не родившимся еще младенцем. Так исполнилась месть. Граждане Афин преподнесли почетный венок в память Павсания. Александр, сославшись на совет жрецов, приказал возложить на один костер трупы Филиппа и Павсания и их общий прах погрести в царском некрополе - так почтил он подвиг своего друга.

15 ОКТЯБРЯ 2015 ВИКТОР АНДРЕЕВ